Все на продажу. Театральные хроники - Юрий Жук

– И напоследок, скажу вам, Степан Михайлович. Вы, я вижу, за бойлерную нынче опять собрались? Собрались, собрались. – Остановила она, пытавшегося, что-то возразить Кавалерова. – Так не ходили бы сегодня. Да и завтра не ходили бы. И, вообще, « не ходил бы ты Ванек, во солдаты». – рявкнула она басом и вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

4

И остался Степан Михайлович Кавалеров снова один. Поставил оба локтя на стол. Подпер ладошками подбородок. Грустно глянул в потемневшее внезапно зеркало и, неожиданно, тоненьким голосом, тихонько, почти шепотом запел.

Как у бабушки козялок.

Как у бабушки козялок.

И откуда-то, из глубины пространства, открывшегося перед ним, откликнулся такой же тихий, далекий, едва слышный голос:

Козялок, козялок.

Козялок, козялок.

Степан Михайлович, как ни странно, ничуть не удивился тому, что услышал. Более того, несказанно обрадовался. Правда, спроси его теперь, чему он так обрадовался, ответить бы, пожалуй, не смог. Но его никто не спросил. Да и спрашивать особенно было некому. Никому не интересен был Кавалеров в этот час. Никому, кроме этого далекого голоса.

Как повадился выгород.

Как повадился выгород.

Выгород, выгород.

Выгород, выгород.

Последнюю строчку, Степан Михайлович, допевал в полудреме, уронив голову на руки, и сладко посапывая.

Однако, как оказалось, спал он недолго. Не больше минуты. Всхрапнул очередной раз и тут же открыл глаза. И, как должное, принял, увидев знакомую картину комнаты за бойлерной, сваленную в беспорядке мебель и трон, на котором он сам, так неожиданно, очутился. Тусклой лампочки, как всегда, хватало только на середину комнаты. Углы же терялись в полумраке. И в этом полумраке угадывалось движение, не движение, но, какая-то неопределенность, это точно. Кавалеров огляделся по сторонам и, на всякий случай, громко произнес:

– Привет! – Ответа не последовало. – Я говорю, привет! – И вновь – тишина. – Да, что же это такое? Мы в прятки играть будем? Или все-таки пообщаемся?

– Пообщаемся. Непременно пообщаемся. Только, вначале, давай допоем последний куплет. – Прошелестел голос рядом. И тут же запел.

Все качаники притоптал.

– Ну, что же ты? Подхватывай! – Рявкнуло у него в ухе. И Кавалеров, от неожиданности, завопил, не попадая в ноты:

Все качаники притоптал…

– Зачем же так? – Оборвал его голос. Чего, безобразничаешь? Ты же умеешь. Соберись, дружок. У тебя всегда получалось. Давай, вместе. Три, четыре.

Меня милку целовал.

Целовал, целовал.

– Вот видишь. Можешь, когда захочешь. И еще раз, сначала. Чтобы закрепить – Они спели последний куплет еще раз. Кавалеров вложил в эти строчки всю свою душу. Столько души и волнений он не вкладывал даже в короля Лира, которого воплощал на сцене лет десять назад. А на последних словах и вовсе вспотел.

– Все. Не могу больше. Устал.

– Да, Степан Михайлович. Стареешь, голубчик ты мой. – Укоризненно произнес голос. – Стареешь.

– Вы, что, сегодня, сговорились, что ли? Одна мне про старость только что толковала. Теперь, вот, вы. Я и сам знаю, что не мальчик, но зачем об этом постоянно напоминать? – В Кавалерове взыграло ретивое. Все-таки, годы руководства, везде и вся, давали о себе знать. И он, честно говоря, в общении с голосом, еще толком, ничего не подозревая, перегнул палку.

Но тот, вроде и не заметил ничего.

– Что, угнетает? – участливо спросил он, не обратив внимания на, откуда, не возьмись, причудливую агрессию. Кавалерова.

– Угнетает, не угнетает. А по десять раз за вечер напоминать – кому приятно? Ну, да ладно. Вы мне скажите… кстати, – вспомнил Кавалеров, постепенно успокаиваясь, – до сих пор не знаю, как к вам обращаться, но все равно, скажите, как я тут очутился? Странно.

– Ничего странного. – Голос зажурчал ручейком. – Просто я предвидел твое желание, наведаться ко мне, так сказать, в апартаменты, вот и постарался.

– А, что же все эти годы вы избегали встреч со мной?

– Все эти годы, как ты сказал. – Голос сделал паузу. Продолжил. – Так вот, эти годы не было надобности для личных встреч. Все шло по плану. Если и были какие-то отклонения, то они корректировались, тут же. Так сказать, в рабочем порядке.

– Что же такое сегодня случилось, что вы решили со мной встретиться? – Кавалеров внезапно почувствовал внутреннее волнение, понимая, что-то грядет. И это хоровое пенье, и это не свойственное голосу обращение к нему, почти запанибрата, на «ты». Все это не предвещало ничего хорошего.

– Да, в общем-то, ничего особенного. Просто пришло время. Так сказать, цикл закончен, пора подвести итоги. – Голос тяжело вздохнул.

– Не понял? Что значит, цикл закончен? Какие такие итоги мы с вами подводить будем? – Степан Михайлович не на шутку встревожился. И, что же со мной будет?

– А что с тобой будет? Ничего не будет. Как раньше жил, так и жить будешь. Только уже сам. Без моего участия.

– То есть, – растерялся Кавалеров, – вы устраняетесь? И теперь, я все должен сам? Так, что ли?

– Все верно, голубчик. Теперь, все сам.

– Но, это же, нечестно. – Возмутился Кавалеров. – Так нельзя. Все это время вы были рядом. Я привык. И, вдруг, бросаете. Я так не хочу. – И совершенно беспомощно прошептал. – Вы не имеете никакого права, бросать меня на произвол судьбы.

– Ну, имею, не имею, это второй вопрос. Но что есть, то и будет. И ни ты, ни я, никто другой этого не изменит. «Такова твоя планида», как сказал один персонаж. А может, и не персонаж. Но кто-то сказал, точно. – Голос затих на секунду. Продолжил. – Помнится, ты сам не раз говаривал: « Жизнь штука жестокая. А на театре особенно. Тут нет места для сантиментов и прочей ерунды». Я правильно тебя цитирую? – Кавалеров подавленно молчал. – Вижу – правильно. Но, как я уже сказал, цикл закончен. Твое время прошло. И, насколько я понимаю, не таким уж и бездарным было для тебя это время. Как говорится, жизнь удалась. Теперь пришла пора, уступить место другому.

– И вы уже знаете кому? – Обреченно спросил Кавалеров.

– Конечно же, знаю. Я сам его выбрал, как когда-то выбрал тебя.

– И что же? Опять: « Все презирать: закон людей, закон природы.

День думать, ночь играть…»?

– Вовсе нет. Ты знаешь, как ни странно, он отказался от моей помощи. – Несколько обескуражено произнес голос. – Представляешь, напрочь, отказался.

– Ну и дурак. – хихикнул Кавалеров.

– Да нет, друг мой, в этом ты сильно ошибаешься. Этот юноша достоин всяческого уважения. Во всяком случае, с моей стороны. И я, конечно же, не останусь равнодушным к его судьбе. От начала и до конца.

– Ну, хорошо, – перебил его Кавалеров, – а вам-то, зачем вся эта канитель? Сначала я. Теперь, вот, еще кто-то. Да и до меня, явно было нечто подобное. Ваша-то выгода в чем?

– Ты напрасно во всем ищешь выгоду. Хотя, нет. В чем-то ты прав, пожалуй. Я, конечно же, и свою выгоду стараюсь не упустить… – Голос внезапно замолчал на полуслове. – Ну, ладно. Давай, с самого начала. Пожалуй, тебе пора знать. Как, никак, мы, лет пятьдесят с хвостиком, или что-то вроде э того, были повязаны одной веревочкой. – Голос откашлялся.

– Объяснять, что такое театр, я тебе не буду. За свою жизнь, ты о нем столько узнал… И о собственных законах, которые действуют только внутри него, и о порядках и обычаях, суевериях и кое-какой мистике, и, конечно же, об интригах – Не буду я тебе все перечислять. Это тебе хорошо известно. Но об одном ты, скорее всего, не знаешь, до сего дня, – Голос сделал паузу. Помолчал. И, решившись, продолжил?

Кто Я такой? Ты об этом много раз спрашивал. И каждый раз не получал ответа. Теперь скажу. Думаю, поймешь.

За десятки, а в некоторых театрах и за сотни лет, рождается некая общность из стремлений, интересов, целей и вкусов. А поскольку, театр это, в первую очередь, живые люди, то идеи, интересы, цели, ну и так далее, становятся тоже живыми. И существуют, пока существует тот или иной театр. Приходит время и он умирает. Это, к сожалению, неизбежно. Не театр вообще, как часть института жизни человеческой, а, тот конкретный, что существовал в конкретном месте, в конкретном времени. Это, чаще всего происходит со сменой руководства, распадом труппы, да мало ли. Впрочем, что я тебе рассказываю. Ты не хуже меня знаешь. Но, все мною перечисленное, останется жить и перейдет в новый театр, который родится на месте старого, и вольется в театральную атмосферу. Идеи могут исчезать и вновь рождаться. Атмосфера – вечна. В атмосфере и формируется дух театра. Некая сущность, которая и поселяется в его стенах, со временем…

– Стоп. Стоп. Стоп. – Степан Михайлович аж задохнулся от услышанного. – Не хотите ли вы сказать, что сущность эта, именно…

– Я ничего не хочу сказать. – Прервал его голос. – Ты сам сказал. А значит, я доступно объяснил.